Читаем без скачивания Ремонт человеков[Иллюзии любви и смерти] - Катя Ткаченко

«Здесь куда ни посмотришь — видишь мертвые вещи, чувств развалины, тлеющих дней головешки. Сколько сил тут потрачено, пущено по ветру зря.»

Я вспоминал эти строки Кавафиса, те самые строки, которые читал ему тогда, когда мы еще думали, что поедем вместе в Тунис и когда я был уверен, что он любит меня.

Я вспоминал эти строки, когда такси пересекало город, вспоминал и в тот момент, когда город оказался позади и мы выехали на трассу, ведущую в аэропорт.

Гроссе либен, великая любовь, последняя любовь моей жизни…

Порою мне кажется, что я сглупил, что мне не стоило отказываться от этой поездки и менять ее в последний момент на очередное турне в Испанию, ведь я сам безумно хотел в Тунис, может быть, все из–за того же Кавафиса, хотя тогда уж надо было бы ехать в Александрию или в Бейрут, но Ливан сейчас — не лучшее место для отдыха, а в Египте я бывал неоднократно, хотя всегда миновал Александрию стороной.

Вот только как бы я выдержал там один, без тебя, когда все было рассчитано на то, чтобы открывать это не столько себе, как тебе?

Мы приехали вовремя, я мог не торопясь пройти таможню и паспортный контроль, мог покурить спокойно перед посадкой и даже выпить кофе, хотя стоит ли пить кофе в такую бессонную ночь, когда дождь и впереди еще шесть часов перелета?

Я удивился тому, как много народа собирается лететь этим рейсом. Семейный отдых, молодежный отдых, отдых влюбленных и отдых любовников. Одинокий отдых — разве такое возможно?

Пожилой мужчина, летящий на одинокий отдых в Испанию, брошенный любовником и решивший зализать раны, хотя как это сделать — он этого не знает.

Пожилой мужчина, протягивающий билет и паспорт с визой, а потом уверенно идущий в сторону ближайшего таможенника.

Пожилой мужчина, у которого сегодня пусто внутри и жизнь которого подходит к концу.

Это не зачем знать таможеннику, которого интересует лишь то, сколько долларов этот мужчина везет с собой и нет ли у него чего–то, запрещенного к вывозу.

Разве что воспоминания, хочется сказать мне ему, те воспоминания, в которых обычно никто не признается — воспоминания о любимом теле и о том, что оно больше не принадлежит тебе.

Я прохожу таможню, прохожу паспортный контроль и направляюсь в свободную зону, которая уже заполнена ночными ожидающими самолета на Барселону.

Когда–то я очень любил прилетать в Барселону, когда–то я вообще очень любил этот город. Больше Парижа и больше Лондона, не говоря уже о Мадриде или Цюрихе.

Прямо в аэропорту я всегда брал такси и велел везти меня в центр, на площадь Каталонии, мне казалось, что именно там, в том месте, откуда начинается Рамбла, происходит некое смещение зрения и жизнь твоя становится не то, что более насыщенной, но как бы более рельефной, ты начинаешь видеть что–то не только вокруг, но и в себе самом, что такое, чего раньше ты просто не замечал.

Я решаю покурить и иду в сторону туалета.

Наверное, это действительно мое последнее путешествие.

Вместо Туниса, вместо всех тех мест, где я так и не побывал.

«Не видать тебе новых земель — это бредни и ложь. За тобой этот город повсюду последует в шлепанцах старых. И состаришься ты в этих тусклых кварталах, в этих стенах пожухших виски побелеют твои.»

Как состарился я и как побелели мои виски, хочется сказать мне в ответ Кавафису. Пожилой мужчина, брошенный молодым любовником — история старая, как мир. Развалины Карфагена сродни множеству любых других развалин, мы носим в себе развалины наших романов и отношений, мы пытаемся что–то надстроить над ними, но обязательно наступает какой–нибудь очень уж одинокий и безжалостный день, когда ослепительное солнце своим белесоватым от жаркого марева светом, именно белесоватым, а не желтым, это просто надо подчеркнуть, так вот, когда это ослепительное солнце лишает мир всех нюансов и полутонов и ты видишь то, что есть: первоначальный город, который уже давно превратился лишь в тупую гору булыжников.

Женщина средних лет смотрит на меня каким–то очень уж подозрительным взглядом. Впрочем, я привык к этому, есть женщины, которые сразу понимают, кто есть кто рядом с ними, как есть и те, кто чувствует в таких, как я, врагов.

Но я не враг ей, хотя этого не объяснить. Я смотрю на нее и могу сказать ей вслух, что она мне нравится, что я даже вижу в ней определенную красоту. Это не правда, что такие, как я, не замечают женщин, мы просто смотрим на них по другому, а в этой женщине я подмечаю то, что сейчас есть во мне самом — она одна.

Она одна летит в Барселону.

И самое забавное, что в самолете мы оказываемся с нею рядом.

Я предлагаю ей сесть у окна, она соглашается, хотя смотрит на меня все так же подозрительно.

Или печально.

У нее большие глаза, она могла бы быть его матерью.

Я решаю почитать и открываю портфель — там должна быть книжка, захваченная в дорогу.

И вместе с книжкой я случайно вытряхиваю на колени те самые тунисские проспекты, на которых все еще, наверное, сохранились отпечатки твоих пальцев. Отель «Империал Мархаба», отель «Ориент Палас», тот самый, который ты выбрал тем февральским вечером.

— Боже, — говорит женщина, глядя на эти проспекты, падающие с моих колен.

Я подбираю этих маленьких засушенных скатов, я торопливо впихиваю их обратно в портфель.

— Боже! — вновь повторяет женщина и я замечаю, что у нее на глазах появляются слезы.

— Вам плохо? — заботливо интересуюсь я.

Она не отвечает, она просто сидит рядом и плачет, и я чувствую, что в этот самый момент самолет начинает разгон, а значит совсем скоро мы оторвемся от взлетной полосы и начнем набирать высоту, если, конечно, ничего не случится.

Каждый раз, когда я сажусь в самолет, я ожидаю, что что–то произойдет, и каждый раз я благополучно взлетаю и так же благополучно приземляюсь, хотя это совсем ничего не значит, пока не значит, лишь пока я благополучно взлетаю и лишь пока благополучно приземляюсь, вот только никогда мне еще не доводилось взлетать рядом с плачущей женщиной.

— Сус, — говорит она мне, вытирая глаза, — простите, но я две недели назад должна была лететь в Сус.

— В начале июня, — говорю я, — когда там еще не жарко, но уже можно купаться.

— Да, — отвечает она, — когда там еще не жарко, но уже можно купаться…

— Но вам позвонили, — отчего–то говорю я, — и сказали, что не могут лететь с вами, а одна вы не решились отправляться туда, куда планировали вдвоем…

— Вечером, — сказала она, — он позвонил вечером… Мы должны были остановиться в «Ориент Палас».

— Мы тоже должны были остановится в «Ориент Палас», — говорю я, — и мне тоже позвонили вечером, они всегда звонят вечером, им плевать, что потом — бессонная ночь, когда даже снотворное не помогает, остается лишь пить, много пить, больше, чем положено…

— Я хочу выпить, — тихо говорит она и смотрит на меня как на единственного ей близкого человека, на меня давно так никто не смотрел, особенно — женщины, последний женский взгляд такого рода я чувствовал так много лет назад, что если бы у меня были дети, то им бы сейчас было уже за тридцать. Что сыну, что дочери, хотя что толку говорить о том, чего нет, не было и уже явно никогда не будет…

Самолет уже набрал высоту, так что я подзываю стюардессу и прошу принести выпить.

Она тоже предпочитает немного коньяка. Чуть–чуть, граммов пятьдесят, не больше.

А я удивляюсь тому, какую шутку играет со мной судьба в очередной раз: такого не может быть, чтобы в одном самолете рядом оказались два человека, пережившие практически одно и то же. Мы оба собирались в Тунис, в город Сус, в отель «Ориент Палас». И оба — с любовниками. И наши любовники нас бросили. И два брошенных человека решили лететь в Барселону, и оказались в самолете рядом. И если бы это был сюжет, то нам тоже надо бы стать любовниками, по крайней мере, чтобы заполнить возникшую пустоту. Но мы можем пить коньяк и не можем заниматься любовью, ибо я давно уже не занимаюсь любовью с женщинами, да и она еще в аэропорту поняла, кто я такой.

«Город вечно пребудет с тобой, как судьбу не крои. Нет отсюда железной дороги, не плывут пароходы отсюда. Протрубив свою жизнь в этом мертвом углу, не надейся на чудо: уходя из него, на земле никуда не уйдешь.»

Но она рассказывает мне о том, кто ее бросил, она знает, что мы расстанемся в аэропорту Барселоны и больше никогда не увидимся, вот только вдруг у нее обратный билет на то же число, что и у меня, хотя какая разница, думаю я, и решаю, что можно выпить еще пятьдесят граммов коньяка, по крайней мере, я действительно верю, что это полезно для моего давления, и потом — так приятнее лететь, слушая о том, что кого–то бросил любовник и стараясь забыть, как то же самое произошло с тобой.